Вы сказали в подкасте «Норм», что 2019 год заставил Вас тренировать эмпатию: приходилось вставать на место других людей. Какие изменения Вы можете отследить сейчас? Вы проводите сознательную работу для пересборки своего взгляда или это происходит из-за внешних общественных событий и окружения?

Сложно сказать. Никакой сознательной работы тут нет. Я не знаю, как этим можно заниматься сознательно. Это жизнь: в ней происходят разные события и разные тексты. Все это заставляет корректировать и уточнять свои воззрения.

Я иногда завидую людям, которые обладают каким-то лютым, в этом смысле, символом веры. Либертарианским или, не знаю, националистическим. Они, наверное, проще смотрят на вещи, заранее зная ответ, который внутри этой системы взглядов естественно и логически вытекает.

Я не могу сказать, что у меня есть твердая идеологическая позиция. Есть некоторые идеалы, принципы и то, что мне дорого. Но то, что происходит в процессе жизни — мне постоянно приходится ставить под сомнение.

Последний пример: я не большой поклонник государственного вмешательства в экономику и в личную жизнь. Но сейчас я понимаю, что мои принципы начинают трещать по швам. Я вижу перспективы экономического коллапса, который затронет не только крупные компании и отрасли, но и невероятное количество маленьких бизнесов и симпатичных мне людей. И какие-то вещи, которые создают сложность жизни. Мне очень хочется каким-то образом уговорить государство вмешаться и спасти этих людей: чтобы его, в этот конкретный момент, в дорогих для меня областях жизни, временно стало побольше. Возможно, это близорукая позиция, и "временно" в такой истории не бывает. Но мрачные перспективы, которые все отчетливее вырисовываются, заставляют думать об этом таким образом.


Вы, получается, переступаете через себя в этих мыслях?

Я не переступаю через себя. Просто понимаю, что вещи, которые сейчас инстинктивно требую и на что надеюсь, месяц назад, наверное, я бы счел совершенно неразумными и нежелательными. Но именно в этот момент, мне кажется, они становятся необходимыми.


Как сформировались эти принципы?

Я — совершеннейший ребенок перестройки. Понимаю, что с тех пор много чего прошло и много чего пришлось по-новому увидеть и переоценить, но все равно есть какой-то мировоззренческий импринтинг. Для меня, наверное, он задан полузабытой сейчас эпохой освобождения с 1987 до 1991 года.

Идеологические конструкции, которые в эту эпоху были заложены — свобода слова, свобода творчества, свобода самовыражения, экономические свободы, которые постепенно возвращались — это все чрезвычайно важно для меня. Сложнее со свободными выборами и вообще демократическими институтами, но я верю, что демократия себя не исчерпала. Хотя понимаю, что вера моя связана со свободными выборами, которые мне пришлось наблюдать в молодые годы — единственными в истории России. Даже участвовать в них. До этого никаких выборов не было. После этого они снова стали управляемыми и защищенными. Этот опыт дорог для меня и, возможно, когда-то он сможет повториться на новом витке.

Есть еще одна несбывшаяся мечта того времени — мечта о мире, в котором нет жесткого военно-геополитического противостояния, а есть кооперация и взаимопомощь. Это кажется какой-то наивной глупостью Горбачева, но тогда многие люди в Советском Союзе и Штатах искренне в это верили. И многое делали для того, чтобы этот мир стал возможен. А может статься что это время не так уж далеко и что самолеты, которые везут наших врачей в Италию — это отчасти проявление элементов такого мышления.

Если писать какую-то мировоззренческую родословную, то там много чего было связано с девяностыми, с довольно радикальными философами и политиками, которые были в девяностые годы. Чтобы далеко не уходить, давайте вспомним хотя бы недавно ушедшего Лимонова — тоже важная для меня фигура. Хотя, конечно, понятно, что это моя инстинктивно подростковая любовь к Горбачеву и Лимонов — вещи совершенно несовместимые. И тем не менее Лимонов и его свобода действия, самовыражения и творчества тоже оказались возможны в России именно благодаря Горбачеву.

Меня захватывают в самых разных смыслах слова (в том смысле, что хватают и не отпускают, и в том смысле, что заставляют смотреть с некоторым изумлением и дебильным восторгом) все эти глобальные изменения, которые мы наблюдаем. И то, с какой скоростью начал меняться мир. Это процесс, возможно, катастрофический, но невероятно увлекательный. Присутствует ли ощущение, что я могу серфить в этом потоке? Понятия не имею. Скорее нет и, мне кажется, что у нас гораздо больше шансов оказаться какими-то жертвами или людьми, пострадавшими от этих изменений, чем людьми, которые поймают в свои паруса этот ветер. Тем не менее — это ужасно интересно.


А кто поймает этот ветер? Ну, помимо государственных деятелей.

На счет государственных деятелей я тоже не уверен. Наверняка, не все переживут этот кризис. В политическом смысле.

Поймает? Понимаете, очень удачно возникло слово "обнуление". Оно возникло по какому-то внутрироссийскому и сиюминутному политическому поводу. Но оно, вдруг, оказалось применимо ко всему, что происходит вокруг. А сейчас мы видим, как на наших глазах очень быстро обнуляются многие вещи, в которые мы верили и которые нас невероятно занимали. Какие-то способы думать и смотреть на мир, которые появились в последнее время — все это сейчас решительным образом разлетится на куски. А что появится на этом месте? Я не могу пока предсказать.

Неделю назад у меня был другой прогноз, а через неделю будет третий. Все меняется настолько быстро, что просто "ах". Появятся какие-то символы веры, какие-то новые убеждения, представления о том, как надо жить. И очень интересно, как все это постепенно будет заново собираться. Месяц назад никто еще не мог предсказать, что главное, что будет занимать сотни тысяч москвичей — чтобы такого полезного выучить онлайн или какую бы послушать лекцию или сказку. Понятно что это желание тоже временное: на неделю или на две. Это уже довольно существенная перемена образа жизни и впереди нас еще ждет много таких. Все это будет происходить со страшной скоростью.

Ветер поймает тот, кто сформулирует эти новые символы веры.


А зачем они?

А затем, что Вы согласно им живете, часто их не осознавая. Вы же зачем-то ходите в институт и поступили в него. Вместо того, чтобы пойти работать на ткацкую фабрику или отправиться бродяжничать по стране. Это значит, что вас ведет вера, что образование — хорошо. Что став экономистом и социологом вы лучше поймете себя и общество, а общество вам за это, возможно, вернет какой-то работой или признанием.

Представьте себе мир, где ничего из этого нет. Сто лет назад ничего из этого не было. На этом пустом месте что-то возникнет. Обязательно. Рядом с вами за стеной живут люди, для которых высшее образование — это вообще не ценность, и которые не понимают, что такое экономисты и социологи. Зато ценностью является умение выживать в экстремальных условиях: выкопать себе землянку в лесу, затащить туда сто тысяч банок тушенки, закупиться охотничьими ружьями и сидеть там, ожидая зомби-апокалипсиса. Мы сейчас обнаружили, что такие люди есть среди нас. Мы привыкли жить с мыслью, что мы с нашей верой в образование правы, а они с их верой в охотничьи ружья — нет. И тут наступает момент, когда этот консенсус вдруг ставится под сомнение. Это интересный момент, правда.

Многие верят, что это закончится через месяц, а многие боятся, что это продлится год или полтора. Мы на самом деле не знаем, у нас нет такого опыта. Что будет если более-менее вся экономика в масштабах страны остановится на месяц? Мы не представляем себе как это и какие изменения из этого вытекают. Даже на месяц, не говоря уже про годы. Вот этот пост, на который вы ссылаетесь, про разделение на переболевших и еще не заразившихся — это просто такая игра и попытка представить себе мир, в котором иерархии выстраиваются совершенно иным образом, чем сейчас. По каким-то другим критериям. Это игра довольно одноходовая. Все может быть еще интересней.